О роли адвоката в расследовании уголовных дел экономической направленности, а также о специфике взаимодействия с правоохранительными органами редакции ЭПС рассказал член Московской коллегии адвокатов Сергей Дьячек.

— После инициированных президентом Медведевым нововведений по либерализации уголовного законодательства в сфере экономической преступности стало легче работать?

— Я бы не сказал. Во всяком случае, я лично это не ощущаю в своей работе. Сразу хочу отметить, что как адвокат я часто выступаю не только в роли защитника обвиняемого, но и в роли представителя потерпевшей стороны. То есть фактически мне приходится бывать по обе стороны баррикад, оценивать дело и с точки зрения защиты, и с точки зрения обвинения. Каких-либо драматических изменений ни там, ни здесь я не заметил. Возможно, следователям стало несколько труднее доказывать необходимость взятия обвиняемого в экономическом преступлении под стражу – вот, пожалуй, и все.

— Но сама либерализация [законодательства в сфере экономических преступлений] нужна?

— Безусловно. Просто нужно четко понимать, для чего именно она проводится и на какие реальные результаты мы можем рассчитывать. По моему мнению, это должен быть последовательный и согласованный процесс, главная цель которого – улучшение правового и делового климата в стране. Бизнесмен не должен опасаться, что в один прекрасный день его могут на совершенно «законных» основаниях «закрыть», и, пока он будет сидеть, его бизнес либо сам развалится, либо будет уничтожен, захвачен рейдерами. Достичь подобного улучшения за 2-3 года нельзя. Необходимо десятилетиями над этим работать, не только менять законодательную базу, но и отслеживать, корректировать правоприменительную практику. А то ведь у нас законы плохи не тем, что неразумны, а тем, что не соблюдаются, произвольно трактуются, применяются избирательно. Как вы понимаете, я сейчас говорю не столько про преступников, сколько про тех, кто по долгу службы должен стоять на страже закона.

Есть еще один важный аспект. Идя по пути либерализации, надо всегда помнить, что ее цель — вовсе не облечение жизни мошенникам и преступникам. Они себя и так чувствуют вполне вольготно. А в идеале они должны жить с ощущением постоянно занесенного над их головой дамоклова меча. «Гуманные» сроки по экономическим преступлениям (в сравнении с преступлениями против личности) обязательно должны уравновешиваться неотвратимостью наказания.

— Существует распространенное мнение, что все предприниматели России так или иначе ходят «под статьей». Это так?

— Да, к сожалению, это недалеко от истины. Но при этом парадоксальным образом завести уголовное дело против настоящего экономического преступника бывает не так-то просто. Потерпевшие пишут заявления, а им приходят отказы. И даже, если дело уже открыто, далеко не факт, что расследование будет доведено до конца.

— Почему так происходит?

— Здесь несколько проблем накладываются друг на друга. Первая заключается в том, что экономические преступления сложно расследовать. Как правило, они основаны на мошенничестве, факт которого тяжело доказывается. Ведь хищение осуществляется с помощью внешне законной схемы. Преступники оформляют под это дело множество различных бумаг, на всех печати, подписи – не придраться. Незаконно – само основание этих действий. А это уже вопрос интерпретации, который требует от следователя обладания определенным набором знаний и качеств.

И здесь мы подходим ко второй проблеме: интеллектуальный уровень работников следственных органов не всегда сопоставим с интеллектуальным уровнем мошенников, аферистов. Последние часто умнее. А самое главное — у преступника мотивация гораздо сильнее, чем у следователя. Вот этот фактор — мотивация, я считаю, самое слабое место всей правоохранительной системы.

Чтобы совсем не уйти в абстрактные рассуждения, давайте я поясню это буквально «на пальцах». Например, я следователь. Мне поступает на проверку заявление о якобы имевшем место факте мошенничества. Пытаюсь разобраться в сути жалобы. Допустим, я даже в глубине души согласен с доводами потерпевшего. Но чтобы доказать это в суде, мне потребуется проделать огромный объем работы без гарантированного результата: установить различные факты, изъять и изучить горы документов, провести с десяток экспертиз, допросить людей. Все это я буду вынужден делать, преодолевая сильнейшее сопротивление преступников. Они будут прятать документы, уклоняться от допросов, пытаться воздействовать на меня через начальство, подкупать экспертов и т.п. В итоге дело даже не дойдет до суда, его развалят еще в процессе следствия. А мне оно надо? Зачем мне лишний геморрой, репутация плохого следака и даже угроза увольнения из органов? Лучше я вообще не буду браться за дело – напишу по нему отказ.

— Это безвыходная ситуация для потерпевших или даже в таких условиях можно что-то сделать?

— Если следовать законной процедуре, то можно обжаловать отказ. Но мой опыт показывает, что это зачастую бесполезно. Поэтому если потерпевшая сторона обладает определенными ресурсами — административными или материальными, то она, как правило, пытается сама стимулировать правоохранительные органы доступными способами.

— Заплатить следователю или надавить на него через его руководство?

— Бывает по-разному. Я знаю некоторых своих коллег, которые фактически собственными силами расследуют преступления, действуя в интересах своих клиентов. Буквально собирают и документируют доказательства, устанавливают факты, компонуя из них уголовное дело. Как Остап Бендер на Корейко. А затем уже передают все материалы следователю для формального закрепления их в виде доказательств.

— Где все-таки сложнее работать: в нападении или, что называется, в защите? Защищать подследственного или представлять интересы потерпевшего?

— В защите, конечно, сложнее. Дело в том, что статус адвоката практически не дает его носителю никаких существенных полномочий. Да, я могу проводить определенные действия на стадии следствия, собирая доказательства невиновности моего подзащитного. Например, опрашивать свидетелей, представлять доказательства, документы, ходатайствовать о проведении экспертизы, допроса и т.д., но только от следователя зависит, будет ли он принимать все это в расчет, оставит ли он все это в материалах дела или нет. Обжаловать действия следователя, добиться пересмотра его решений на практике довольно проблематично.

— Если верить официальной статистике МВД, в прошлом году экономическая преступность в России резко снизилась. Если в 2009 было зарегистрировано около 480 тыс. преступлений экономической направленности, то в 2010 — лишь 275 тыс. Ущерб от деятельности экономических преступников за 2009 год оценивался в сумму более триллиона рублей, в 2010 — всего 175 млн, то есть на порядок меньше. Как вы можете это прокомментировать?

— Что тут скажешь? Могу лишь повторить известную фразу про то, что есть ложь, наглая ложь и статистика. Озвученные данные вызывают у меня определенное недоверие.

— Вы считаете, что количество преступлений занижено?

— Мне не очень понятно, как считали, почему такая разница. Во всяком случае, я, сталкиваясь по роду своих профессиональных занятий с экономическими преступлениями, не заметил резкого спада. Мне не кажется, что воровать стали меньше. Возможно, стали меньше регистрировать преступлений, меньше заводят уголовных дел, иначе их квалифицируют.

Вот, например, сумма ущерба — 175 млрд рублей — в принципе сопоставима с ущербом от экономических преступлений в 2010 году в Германии. Там – 4,5 млрд евро, у нас, получается, примерно 4,4 млрд евро. Правда, ВВП России более чем в 2 раза уступает немецкому. То есть, если опираться на официальную статистику, у нас воруют гораздо интенсивнее. В действительности, думаю, картина еще более безрадостная. Я знаю несколько ситуаций, связанных с преднамеренными банкротствами, разворовыванием кредитов, — там ущерб исчисляется несколькими миллиардами рублей. Причем это довольно средненькие региональные предприятия, о них даже не пишут особо в газетах. Поскольку где-то уголовное дело не заводят, а где-то оно расследуется ни шатко, ни валко, этот ущерб в официальную статистику не попадает. А таких предприятий по всей России огромное множество.